«Посмертная слава – при жизни
концертный костюм ледяной»…
Ефим Ярошевский
В этом июне стремительно расцвели сразу и липы, и гледичии, и катальпы, да кое-где ещё отцветали акации. Сложная симфония ароматов, помноженная на стоны увядания снопов скошенных Троицких трав, наполнила лабиринты городских проулков – праздничный город готовился к грозе и какому-то уникальному астрономическому явлению.
Я пришла к Игорю Иванычу. Он вот уже восьмой день находился в неврологии на Малиновского, проверяя нас всех на участлив ость сердец, на нашу способность любви к ближнему, на наше милосердие, измеряемое лептой и цена этой лепты не важна. Важна лишь наша решимость дать – наш порыв…
Придут другие времена – забудут наши имена? Да они и так не очень на слуху. Поэтическая слава эфемерна. Но у Игоря Павлова она была – хотя он о ней и не заботился. Была легенда, причём не создаваемая специально. Поэт вообще легендарен, а не календарен, – не укладывается в своё время, не умещается в прокрустовом ложе общепринятых форм жизни. Жизнь поэта не понять – да он и сам её не понимает. «Нихт ферштейн». На какие средства он жил, где прописан? Пенсию не получал, даже так называемого идентификационного номера не имел, да и с квартирой какая-то тёмная история: после гибели дочери квартира куда-то уплыла, а поэт окончательно превратился в бомжа. Даже с фамилией – какая-то неувязка, он иногда говорил, что он не Павлов, а на самом деле фон Лемке. Думали, что это поэтическая выдумка или старческая причуда. Но кто-то вспомнил, что ещё в университете у Павлова возникли сложности из-за того, что немецкий язык он знал лучше своего преподавателя. Жил у разных людей, двух из них мы видели на вечере его памяти, состоявшемся 15 июня в Золотом заде Литературного музея. Об этом вечере я, собственно, и хочу рассказать.
