В произведениях Гаммера, представленных в сборнике «Один — на все четыреродины» (2007), передается дух сразу нескольких периодов развития советской действительности. Читатель видит эволюцию сознания человека от времени Великой Отечественной войны до момента его прощания с Россией матерью — Родиной. Можно понять, как менялась ментальность многих наших соотечественников (определение вне национальной характеристики), когда гордость за страну сменялась желанием из нее уехать. Трагедия диссидента, по мнению автора, заключается в том, что он не смог жить в своей земле и вынужден умереть на чужбине. Гаммер, хотя номинально и нашел свою родину, уехав в Израиль, остался там один. Именно тема экзистенциального одиночества в современном мире становится стержневой в книге «Один — на все четыре родины».
Книга Ефима Гаммера «Один — на все четыре родины» , удостоенная Бунинской премии, состоит из нескольких разножанровых произведений: романа, повестей и нескольких рассказов, сопровождаемых авторскими подзаголовками — жанровыми изысками. Повесть «Крапивное семя» (вошедшая в вышеуказанный сборник) — это не что иное, в авторской интерпретации, как «повесть ассоциаций», роман «Один — на все четыре родины» (также из сборника) — это «роман ассоциаций», встречается еще «повесть для непосвященных» и цикл рассказов с авторским жанровым обозначением «смех нашей боли» (Гаммер, 2007). Правда, авторские изыскания писателя на этом сразу и заканчиваются. И вниманию читателя предстают традиционные повести и рассказы. Вместе с тем именно эта, в хорошем смысле данного слова, жанровая простота и придает прозе Е. Гаммера значимость, делает ее настоящей, честной. А то, что было заявлено в подзаголовках — ассоциативность, — проявляется не в понимании прямых аллюзий на советскую действительность, а в явно просматриваемых традициях русской классической литературы в текстах еврейского автора, который, выдвигая свою национальную суть на первый план, в силу своего таланта не смог уйти от интернационального, правильнее — общечеловеческого, понимания трагедии неоформленности бытия творческой личности в советскую эпоху. Поэтому архетипическая идея «вечного жида», заявленная в заголовке книги, видится скорее политическим шагом в сторону издателей, чем собственно мировоззренческой константой Е. Гаммера.
