Памяти уникального человека – поэта, прозаика, врача, воина

28-го апреля этого года ушёл из жизни Ион Деген – танкист-ас второй мировой войны, врач, прозаик, поэт.

Писать об ушедшем друге всегда тяжело: слова, какие ты хотел бы сказать его памяти, слишком интимны, чтобы дать им осесть в чём-то, обращённом к другим, может быть, совсем его не знавшим. Писать о друге, общение с которым стало неотъемлемой частью твоей жизни, друге, чей уход оставил тебя с незаживающей раной – вдесятеро тяжелей.

Ион был для меня источником постоянного восхищения – и не восхищаться этим уникальным человеком было невозможно. Всё в нём было “от бога”. Воин-танкист, прошедший всю войну, награждённый всеми мыслимыми орденами (кроме ГСС, хотя был дважды к этому званию представлен). Врач, впервые осуществивший трансплантацию предплечья. Поэт, чьи фронтовые стихи поражают соединением точности и естественности дыхания. Прозаик, рассказы которого, прочитав, не можешь забыть. “Человек-легенда”, как он был назван на церемонии присуждения ему премии “Скрипач на крыше”, в фильмах, о нём созданных. Глубоко понимающий музыку. Открытый всему новому.

Мы познакомились, когда мне уже было шестьдесят три, и с тех пор до самого последнего времени, почти до самого ухода Иона, не проходило, наверное, недели без моего “Дорогой Ион…” и его ответного “Дорогой Моисей… ” Для меня было большой радостью его отношение к моим рассказам, моей музыке.

А началось наше знакомство совсем не безоблачно.

Прочитав несколько рассказов Иона, я, впечатлённый прочитанным, послал ему письмо, которое (в отрывках) здесь привожу – иначе будет непонятно дальнейшее. “Уважаемый Ион Лазаревич, хотел написать Вам сразу после прочтения Ваших воспоминаний врача… но только сейчас узнал Ваш электронный адрес… Воспоминания читал с огромным интересом – в них говорит языком большого литературного таланта сама жизнь… Ваше стихотворение “Русудан” ударило меня в сердце и потому, что я безмерно люблю Грузию, где родился, вырос и жил долго-долго в атмосфере исключительного доброжелательства… Очень рад, что мои рассказы (как мне написал Хаим Соколин) “Дедушка” и “Посадил дед репку” Вам понравились.”

Написал, послал – и получил от Иона холодный душ Шарко: “Многоуважаемый Моисей! … Боюсь, что моё письмо Вам будет не по вкусу. Да, мне очень понравились Ваши рассказы… Стихотворение по форме и накалу чувств хорошее… Но содержание его не приемлю. Если так дорого Вам это [Грузия – М.Б.], зачем Вы покинули? Можно было бы допустить, что по еврейскому самоощущению, если бы приехали в Израиль. Но в Германию?! Сменить любимую толерантную Грузию на обагрённую еврейской кровью Германию?! И после всего, страдая такой ностальгией, которая выливается в кровью написанные стихи? …Завтра вечером начинается Суккот. Затрудняюсь, поздравить ли Вас с нашим большим праздником.”

Надо ли говорить, что это письмо меня сильно задело. Мой продуманно холодноватый ответ с разъяснением, что я уехал в Германию по стипендии фонда Гумбольдта, которая затем была продлена, и т.п. – ответ, кончающийся фразой “Что до поздравления с Суккотом как с Вашим (вашим, т.е. не моим) праздником – решать Вам.” – мог бы положить конец нашим отношениям. Но надо было знать Иона: его немедленный ответ был: “Вот что значит отсутствие информации. Должен попросить у Вас прощения. …Ещё раз прошу простить мне мою резкость.” Такова история, и с этого дня, как уже сказано выше, не проходило недели без нашего общения – увы! только по переписке.

Я часто мечтал о личной встрече – как приеду в Израиль, в Гиватаим, как мы встретимся, как я наконец смогу сказать ему то, что не передать никакими письмами. Не получилось.

Но сколь тривиальна, столь же и жестока истина: если ты ни к кому не прирастёшь душой, твоя жизнь будет пуста, если прирастёшь – будь готов к тяжёлой утрате, к тому, что мысль о ней будет всплывать в тебе вновь и вновь, и будет сжимать сердце, и всё будет кричать в тебе “Нет! Нет!” И когда это “Нет!” переходит в “Да”, “Нет!” всё равно кричит в тебе и не успокоится, а только медленно-медленно загонится временем куда-то вглубь души, чтобы вдруг всплыть, и ты будешь вновь и вновь ощущать, что рана никуда не делась, а только чуть-чуть заросла сверху.

Я знал из нашей переписки, что у Иона, понимал, куда всё идёт. И всё равно некуда деться от мысли, что уже не напишешь “Дорогой Ион…”. Не пошлёшь ему свой рассказ / музыку… Впрочем, тем, кто знал Иона, кто общался с ним близко – так же тяжело. Да, “не говори с тоской: их нет, но с благодарностию – были”. Но – не утешает.

Некоторое время тому назад я попросил издателя журнала “Новый Ренессанс” (журнал Международной Гильдии Писателей) опубликовать стихи Иона с моим предисловием. Это удалось, хотя журнал публикует только вещи членов МГП. Насколько мне известно, это была последняя прижизненная публикация Иона. Зная из его писем, что и как, хотелось успеть, порадовать. Мы, благодарение Б-гу, успели. Страницы со стихами я, не дожидаясь выхода журнала, послал Иону по электронной почте.

Привожу стихи из этой публикации (https://ingild.com/novyiy-renessans-4-26-2016/. Стр. 14-15), в том числе и особо полюбившееся мне стихотворение “Русудан”.

Моисей Борода

член Союза Писателей/ Союза Композиторов Грузии
и Международной Гильдии Писателей

 

СТИХИ ИЗ ПЛАНШЕТА ГВАРДИИ ЛЕЙТЕНАНТА ИОНА ДЕГЕНА

НАЧАЛО

Девятый класс окончен лишь вчера.
Окончу ли когда-нибудь десятый?
Каникулы – счастливая пора.
И вдруг – траншея, карабин, гранаты,

И над рекой дотла сгоревший дом,
Сосед по парте навсегда потерян.
Я путаюсь беспомощно во всем,
Что невозможно школьной меркой мерить.

До самой смерти буду вспоминать:
Лежали блики на изломах мела,
Как новенькая школьная тетрадь,
Над полем боя небо голубело,

Окоп мой под цветущей бузиной,
Стрижей пискливых пролетела стайка,
И облако сверкало белизной,
Совсем как без чернил “невыливайка”.

Но пальцем с фиолетовым пятном,
Следом диктантов и работ контрольных,
Нажав крючок, подумал я о том,
Что начинаю счет уже не школьный.
(Июль 1941 г.)
                 

РУСУДАН

                                
Мне не забыть точеные черты
И робость полудетских прикасаний
И голос твой, когда читаешь ты
Самозабвенно “Вепхистхаосани” .

Твоя рука дрожит в моей руке.
В твоих глазах тревога: не шучу ли.
А над горами где-то вдалеке
Гортанное трепещет криманчули .

О, если бы поверить ты могла,
Как уходить я не хочу отсюда,
Где в эвкалиптах дремлют облака,
Где так тепло меня встречают люди.

Да, это правда, не зовут меня,
Но шарит луч в ночном батумском небе,
И тяжкими кувалдами гремя,
Готовят бронепоезд в Натанеби.

И если в мандариновом саду
Я вдруг тебе кажусь чужим и строгим,
Пойми,
Ведь я опять на фронт уйду.
Я должен,
Чемо генацвале гого.

Не обещаю, что когда-нибудь…
Мне лгать ни честь, ни сердце не велели.
Ты лучше просто паренька забудь,
Влюбленного в тебя. И в Руставели.
(Весна 1942 г.)

 

*     *     *
Команда, как нагайкой:
– По машинам!
И прочь стихи.
И снова ехать в бой.
Береза, на прощанье помаши нам
Спокойно серебрящейся листвой.

Береза, незатейливые строки
Писать меня, несмелого, звала.
В который раз кровавые потоки
Уносят нас от белого ствола.

В который раз сгорел привал короткий
В пожаре нераспаленных костров.
В который раз мои слова-находки
Ревущий дизель вымарал из строф.

Но я пройду сквозь пушечные грозы,
Сквозь кровь, и грязь, и тысячи смертей,
И может быть когда-нибудь, береза,
Еще вернусь к поэзии твоей.
(Лето 1944 г.)

 

БАБЬЕ ЛЕТО

                      
Как трудно обстановку оценить
Солдату, что становится поэтом,
Когда за танком вьется бабье лето,
Когда горит серебряная нить,
Как дивный хвост приснившейся кометы,

И думаешь, что завтра, может быть,
Ты не увидишь нежной паутины,
Кровавых ягод зябнущей калины,
Что экипажу остается жить
До первого снаряда или мины…

Я так хочу, чтоб этот ад утих.
Чтоб от чумы очистилась планета,
Чтоб в тишине теплилось бабье лето,
Чтобы снаряды не врывались в стих,
Чтобы рождались не в бою поэты.

Стоп!
Обстановку надо начертить.
Распята карта.
Хоть война большая,
Она еще мечтаний не вмещает.
Но светится серебряная нить
И обстановку оценить мешает.

(Сентябрь 1944 г.)

[i] Руставели, „Витязь в тигровой шкуре“

[ii] сложно передаваемые словами тембровые и звуковысотные эффекты (скачки, орнаментика – в быстром темпе) верхнего голоса многоголосных гурийских песен. Крайне отдалённой – и ненадёжной – аналогией для тех, кто не знаком с криманчули, может служить австрийский йодль.