Лада Баумгартен: Моисей, статья о Вашем юбилее в Тбилиси озаглавлена “Четырёхмерное пространство еврогрузина Моисея”. К Вашему “евгогрузинству” вернусь позднее, а вот о четырёхмерности – сразу два вопроса: ну, три измерения я, зная Вас, угадываю: исследователь – композитор – писатель. А четвёртое что? И второй вопрос – как Вы совмещаете столь разные направления?
Моисей Борода: Четвёртое измерение – лингвистика, точнее, экскурсы туда в плане взаимосвязей музыки и языка. Что же до „как совмещаю“.
В начале было только одно измерение: исследование. Очень кратко: удалось обнаружить неизвестные ранее общие принципы организации музыкального и литературного произведения и построить аксиоматическую теорию музыкальных единиц, построить новые методы анализа музыки с участием математики. Ну, и потом были другие темы, всё же с математикой связанные.
Второе измерение – литература – коротко посетило меня далеко не сразу, в тридцать два года, и притом кратко. И посещение было странным.
Л.Б.: То есть?
М.Б.: Это были английские лимерики, которые как-то внезапно написались – первый написанный потащил за собой второй, и т.д. Как, почему – кто его знает? Лимерики были не по жанру: почти все невесёлые. Общим была структура. В конце „английского“ пути написал „Балладу“ о пуделе, который был принят на службу в американский 6-й флот, сражался, пал смертью храбрых, получил орден „Пурпурное сердце“ и по ходатайству командования перед Ватиканом был причислен к лику святых. Почему вдруг возник такой бред – не знаю, но английским литераторам нравилось. Английские лимерики привели за ручку русские – они тоже были далеко не все весёлыми. А потом был огромный timeout. Никакой литературы вообще. Кран закрылся, второе измерение сделало мне ручкой – на двадцать лет.
Измерением, которое открылось тоже очень поздно, стала музыка. Это уже было на пятом году моей исследовательской работы в Германии. Внезапно я написал вальс, на следующий день – ещё, и т.д. Некоторые из написанных потом исполнялись, и даже не раз. Как-то сама собой оттачивалась техника. А потом вдруг возникла еврейская музыка. Потом появилась и другая – например, грузинские вариации на тему немецкого гимна. И т.д. Как, что, почему – чего спрашивать? Довольно быстро музыка была исполнена, попала на разные радио…
А через несколько лет я так же вдруг написал свой первый рассказ. Показал моему самому строгому цензору – Софико (супруге). Действительно строгому – до сих пор с трепетом ожидаю её оценки того, что написал. Софико прочла и сказала: Ну что ж – теперь в доме появился писатель. И добавила (но это, к счастью, не оправдалось): „Теперь ты для меня пропал“. На другой день был написан второй рассказ. Ну и так далее.
Л.Б.: Хорошо, а исследования, а музыка?
М.Б.: Музыка осталась и живёт рядом с литературой. Спят они в одной квартире, но в разных комнатах. Я сплю в своей. Когда приходит музыка, когда литература. Когда визитов долго нет, возникает страх. Стучаться бессмысленно: „Придём, когда захотим“.
Что до исследований: ушла любовь. Нет, и сейчас возникают идеи. Но время надо делить, и тут уже говоришь старой любви: “Ты извини…”. Впрочем, если закроется литературно-музыкальный кран, может быть, вернусь к первому кругу – как знать.
Л.Б.: И всё-таки: что для Вас главнее – музыка или литература. Допустим, пришла идея музыкальной композиции и одновременно – рассказа. Или так не бывает?
М.Б.: Увы, бывает. И это очень нехорошая ситуация. Когда возникает литературная идея – рассказ или публицистика – это быстро начинает писать само себя (я его начинаю рассказывать себе), но потом НАДО садиться и записывать. Если что-то мешает – а раньше я активно работал – деньги-то тоже не лишнее дело в жизни – это очень мучительно. Но литература ещё туда-сюда, слова живут в голове/душе дольше. А музыка – дама строгая. Она требует немедленного внимания. Незаписанное может исчезнуть раз и навсегда.
Л.Б.: Моисей, Вы неоднократно называли себя евреем грузинского разлива. Это шутка или…
М.Б.: Это правда. Точнее: Тбилисского разлива. Я родился и вырос в Тбилиси, и до сих пор с гордостью говорю “тбилисели вар”: я тбилисец. Рос в тепличной атмосфере, не ведая и тени недружелюбного отношения к моей, так сказать, пятой графе. Всё это я попытался описать в моём эссе “Мои университеты” (http://club.berkovich-zametki.com/?p=34244). Я воспринял многое из того, что отличало тбилисскую жизнь. Постепенно это оказывало влияние на меня – а уж когда я женился на Софико, вошёл в мир её семьи – это грузинское сделало меня действительно “еврогрузином”, как это точно отметил в своей статье Владимир Саришвили.
Понимаете, семья Софико – это особенная семья. Старшая сестра, Анна – международно известный археолог, специалист по златокузнечеству. Другая сестра, Ирина (увы! её нет на свете) – кинорежиссёр. Муж её, Реваз Мирзашвили (тоже уже ушедший!) – выдающийся кинохудожник (Вы, конечно, помните “Древо желания”, “Чудаки”, ну и ранние фильмы – “Георгий Саакадзе”, “Мамлюк”,…). В доме бывали кинорежиссёры, писатели, поэты (я-то уж многих не застал; единственное – Ирочка познакомила меня с божественно-царственной Верико Анджапаридзе, с которой долгие годы дружила). Отец Софико – серьёзный, достойный человек, блестящий специалист в своём деле. Абсолютной душой дома была мама Софико, сочетавшая в себе человека высшего света с княжескими корнями, интереснейшего рассказчика – и заботливейшей домохозяйки. Её уход, а затем, через полгода, уход моей мамы были – и остались для меня катастрофой. От самой Софико (долгие годы – ответственного редактора музыкальной редакции Гостелерадио, потом – ст. консультанта Союза Композиторов Грузии) я перенял многое: понимание живописи, например, или любовь к вокальной музыке. Теперь посудите: общаясь с такой семьей, естественно хочешь стать как можно ближе к этому миру, принявшему тебя с любовью.
Л.Б.: А Ваши родители – они тоже из Грузии?
М.Б.: Нет, и мама, и папа родились в Белоруссии. Когда они поженились – папа к тому времени работал в Сталинграде, они стали жить в Сталинграде. Началась война. Папа ушёл на фронт. Мама была в эвакуации. А родители и папы, и мамы остались в Белоруссии. Вскоре с частями вермахта пришли “Айнзатцкоммандо”. Евреи были расстреляны. Папа был на войне тяжело ранен, попал в госпиталь в Сталинири (сейчас – Цхинвали), мама нашла его. Всё – родители, родительский кров – сгорело в пламени Холокоста. Кто-то посоветовал поехать в Тбилиси. Вот так всё получилось. В одной из статей так меня и назвали: “Сын Грузии, внук Холокоста”.
Л.Б.: Вы автор рассказов, публицистики, стихотворений. Хотя бы в отношении прозы Вы можете сказать: её объединяет то-то и то-то. Так сказать, Ваша супертема.
М.Б.: В самом общем смысле “парабола жизни” – от рождения до смерти. Но это – самый общий смысл. Лучше скажу о циклах. Один из них – рассказы о животных. Я убеждён, что у животных есть настоящий интеллект, есть душа, они способны любить, радоваться, горевать, переживать одиночество, потерю кого-то, кого любил… Таковы мои собачка Моська (“Слон и Моська”), обезьянка (“Очки”), тигр (“Стрела”), лев (“Путь”). Единственный герой рассказа – страшнее страшного: кобра (“Укус”). Во всех случаях я стараюсь говорить не со стороны. Поэтому меня очень тронули слова Хаима Соколина – замечательного литератора (а также “по совместительству” доктора геологических наук): “Откуда Вы все это знаете? Вы что – жили бок о бок с моськами, слонами, змеями и прочей фауной? Они Вам рассказывали о свои радостях и печалях? …Тут в душу ближнего с трудом проникаешь, а Вы с легкостью раскрываете загадочную душу братьев наших меньших (Вас почитать, у них и правда душа есть). …Жаль только, что Ваши герои никогда Вас не прочтут…” Да, для меня мои герои из “братьев наших меньших” – почти люди.
Вторая моя супертема – Сталин. Одна из самых загадочных и страшных фигур мировой истории. “Тридцатилетье власти, величья и беды” – точные слова Бориса Слуцкого. Первое столкновение с “темой” – задолго до того, как меня посетила дама литература – было в Тбилиси. К нам в гости пришла наша родственница (т.е. родственница Софико, но все её родные – и мои, я их, так сказать присвоил) Вардо Хоштариа – литературовед, литератор, литературный редактор издательства “Сахелгами”, глубоко образованный человек, в то время уже пожилой. Двоих её братьев расстреляли в 1937-м в день ареста. Зашёл разговор, среди других, о Сталине. И я тогда услышал от тёти Вардико: “Сатана! Помните, как сказал Христос: ´Изыди от меня, Сатана!´” Эти слова, видимо, надолго осели в моей голове – и когда я много-много позже писал мой рассказ “Концерт Моцарта”, я закончил его этими словами героини, произнесёнными в полусне: “Изыди от меня, Сатана!”
Всё неоднозначно в этом человеке. Он построил Третий Рим – подлинный ад на земле, его последователи жили десятилетиями на проценты с этого политически-террорного капитала. И – читатель, библиотека которого насчитывала более 20000 томов, серьёзно образованный в истории, понимающий музыку. Человек с задатками хорошего лирически-трагического поэта – и кавказский “акционер”. Блестяще разбиравшийся в грузинской литературе, грузин по крови (некоторые отрицают, что и по духу) – и заливший свою страну кровью в 1924-м, в 1937-м. Вот этот клубок противоречий был и, может быть, останется ещё какое-то время моим “героем”. Его свидание с его любимой пианисткой Марией Юдиной (реально этого не было), его “успение”, когда тело его уже умерло, но душа ещё жива и не может примириться с фактом Его смерти (“Сталин не уйдёт от Вас!”), его смерть, его разговор с Алексеем Толстым, (этого тоже не было, но могло быть), воскресшим из памятника Маяковским… Атмосфера тотального страха (“Свет далёкой звезды”)…
Третья тема моих рассказов – еврейская. Четвёртая: условно говоря, любовная тема. Пока это рассказ и маленький роман (который я сдуру назвал повестью). Вот, в основном, всё. И всё-таки, возвращаясь к началу: основная тема – парабола жизни.
Л.Б.: Вы пишете на нескольких языках. Какой из них Вам наиболее близок?
М.Б.: Русский – тот, на котором говорил с детства. Другие языки пришли – увы! – много позже.
Л.Б.: У Вас есть несколько рассказов на русском, немецком, грузинском. Это переводы с русского?
М.Б.: Нет. Переводить себя я не могу. Кроме того, например, рассказ “Ответ” был сперва написан по-немецки, потом по-грузински и уже потом по-русски. Рассказ Come una scala (аллюзия на итальянскую поговорку “Жизнь – как лестница, одни спускаются по ней, другие поднимаются”) я написал по-немецки и только спустя год возникло желание написать его по-русски. Сюжет, общие линии те же. Но нюансы… У каждого языка своё мироотражение.
Л.Б.: А переводы? Вы переводите с итальянского, с грузинского. Прозу или и стихи тоже?
М.Б.: Стихи никогда: я – не поэт. Несколько более-менее удачных стихотворений – случайная удача, не больше. Поэтому – только прозу. Что сказать о переводе: это всегда перевоз с одного берега на другой. И ещё хождение по тончайшему канату на большой высоте: шаг влево – сорвался в руссицизм, шаг вправо – приземлился в итальянизме/грузинизме. Поэтому прежде чем понравившийся рассказ прочтён “до дыр”, до того, что чувствуешь, что ты его как бы написал, что его герои как бы твои, за перевод я не сажусь.
Л.Б.: Не возникает соблазна отсебятины?
М.Б.: Нет. Намерение “улучшать автора” при переводе – от дьявола.
Л.Б.: На Вашем счету несколько опубликованных в Новом Ренессансе интервью с замечательными людьми – режиссёром Темуром Чхеидзе, академиком Гигой Батиашвили, председателем Союза Писателей Грузии Маквалой Гонашвили, директором музея еврейской культуры Гиви Гамбашидзе, Президентом “Русского Клуба” Николаем Свентицким. В каждом из них найден индивидуальный тон. Как Вам это удаётся?
М.Б.: Если ответить кратко: удачность этих интервью – от моего восхищения теми, с кем беседовал, от самого глубокого уважения к ним.
Судьба одарила меня знакомством с замечательными людьми. Гулбат Григорьевич Торадзе, старейшина советского музыковедения – европейски образованный человек, цитирующий в оригинале Верлена, Гёте, Гейне… Игорь Аполлонович Урушадзе, отец замечательного поэта Паолы Урушадзе – человек широкого кругозора и образованности, готовый всегда бескорыстно поделиться идеями. Важа Азарашвили – композитор, чей исключительный дар ещё в его студенческие времена был отмечен Шостаковичем. Владимир Валерьянович Чавчанидзе, директор Института Кибернетики, “крестник” моей написанной на третьем курсе первой статьи, представленной им в Сообщения Академии Наук Грузии – человек, с которым у меня сложились с самого начала тёплые отношения. Марина Дмитриевна Сабинина – одна из самых ярких звёзд советского музыковедения, мой первый оппонент на защите, затем – старший друг, счастье интеллектуального и душевного общения с которым невозможно забыть. Франгиз Али-Заде – одна из ярких звёзд на мировом композиторском небосклоне. “Мой” профессор Габриэль Альтман, рекомендовавший меня для стипендии Гумбольдта – основоположник целого научного направления. Ион Деген – потрясающий человек: танкист, награждённый всеми возможными орденами, один из ведущих ортопедов СССР, а затем – Израиля, замечательный замечательный прозаик и поэт. Семён Резник – автор уникальных по жанровому охвату литературных произведений – книг об учёных, монографий по Истории России, романов… Борис Кушнер – математик, чья книга по конструктивному матанализу стала классикой. И – автор замечательных стихотворений. Юрий Окунев – звезда советской радиотехники (потом – один из ведущих сотрудников Bell Laboratory), прозаик, публицист, исследователь еврейской культуры. Отмеченная ярким талантом как поэт и организатор, председатель Союза Писателей Грузии Маквала Гонашвили. Вы, Лада: работа с Вами – всегда творческое сотрудничество, вдохновенность которого трудно переоценить. Президент Всегрузинского Общества Руставели, автор глубоко впечатляющих новелл и стихотворений, писатель и поэт Давид Шемокмедели. Владимир Саришвили – универсал: поэт, переводчик, журналист, поддержавший нас в организации наших фестивалей в Грузии. Многосторонне одарённые Алина Талыбова, стихотворения которой впечатлили с первого взгляда, известный в России и Грузии театровед Вера Церетели, писатель и художник Резо Адамиа… Всех упомянуть просто невозможно.
В общем, “школу восхищения” я прошёл и продолжаю её проходить.
Л.Б.: Моисей, Вы сказали, что были – ну, не совсем осведомлены о еврейской культуре. Вы в то время не ощущали Вашей принадлежности к еврейству как что-то особенное или…
М.Б.: Понимаете, я жил в слишком тепличной атмосфере, и с другой стороны, был отделён от того источника живой еврейской традиции, каким были грузинские евреи. Наша семья? Ну конечно, она была еврейской. Более того, мой папа с четырёх лет ходил в хедер, потом закончил еврейскую десятилетку (последний выпуск, после этого еврейские школы были закрыты). Но всё это было раздавлено, убито Холокостом (шесть миллионов убитых только потому, что они были евреями!) и страхом послевоенных лет правления Отца и Учителя. Да и потом из Центра исходили соответствующие флюиды. Да, в Грузии это педалировалось, чего-то вообще не было, но… Кроме всего, горстка т.н. “русских евреев” была изолирована от грузинских евреев, живших на этой земле уже 2600 лет, сохранивших потому все традиции. Ощущение еврейства пришло ко мне уже в Германии, с первой написанной нотой моей еврейской музыки. Душа созрела. Так появилась, например, моя пьеса El male rachamim, много раз исполнявшаяся. Мне говорили: ты написал хазанут (еврейская молитва). А я до этого хазанут не слышал. Позор, конечно. Представляю, какое впечатление это признание произведёт на моих израильских друзей. Но врать не хочу: что есть, то есть.
Л.Б.: Моисей, под конец несколько кратких вопросов – с ожиданием коротких ответов.
М.Б.: Пожалуйста
Л.Б.: Ваше отношение к МГП?
М.Б.: Это для меня замечательная платформа, возможность делать что-то, что доставит другим радость. Вообще, в моём возрасте как-то перестаёшь жить для себя (собственно, это началось у меня гораздо раньше – и правильно. Знаменитое изречение рабби Хиллеля: “Если ты только для себя – кто ты?”)
Л.Б.: Вы, насколько я знаю, “задействованы” как организатор не только в литературе.
М.Б.: Я председатель регионального отделения Немецкого Союза Музыкантов. Тут тоже стараюсь сделать для Грузии что-то: концерты, немецко-грузинские вечера культуры. Ну а ещё – недавно сделал вечер памяти священников, убитых в годы “Третьего Рейха” – написал тексты, сделал диашоу с музыкой. Прошло очень хорошо. Кстати, среди почтимых на этом вечере был грузинский монах-архимандрит Григол Перадзе, погибший в Освенциме.
Л.Б.: Совсем короткие вопросы. Ваши любимые композиторы?
М.Б.: В опере – Верди, Пуччини, в инструментальной музыке – Бетховен, Шуберт, Шостакович. В некомпозиторской музыке: грузинские песни и клезмерская музыка.
Л.Б.: Любимые поэты?
М.Б.: Из русских – Пушкин, поэты 20-го века: Заболоцкий, Тарковский. Из грузинских – Руставели, Важа Пшавела.
Л.Б.: Качества, которые Вы больше всего цените в людях?
М.Б.: Искренность, доброжелательность, способность воспринять нечто для человека новое
Л.Б.: Качества, которые для Вас категорически неприемлемы?
М.Б.: Лизоблюдство, высокомерие, продажность
Л.Б.: Ваше хобби?
М.Б.: Нет никакого. Любимое дело – это то, чем я занимаюсь в данный момент.
Л.Б.: Может быть, шахматы?
М.Б.: Нет. Всерьёз не пробовал – и так с первого взгляда ясно: Б-г лишил способностей. Так же и с вождением машины – ну бездарен, и бездарен. Ни реакции, ни умения, ни желания. Зато вот Софико тут – виртуоз.
Л.Б.: Спасибо за интервью.
М.Б.: Это Вам спасибо.
