Чтобы сказать, что Семён Каминский — писатель-эмигрант, не нужно заглядывать в его биографию. Достаточно прочесть хотя бы один рассказ на выбор из его книги "30 минут до Чикаго". Но остановиться на одном вряд ли получится. Он пишет увлекательно, в обаятельной манере исповедальной прозы.
Часто в своих произведениях, написанных в жанре короткого рассказа, он говорит о тяжелом существовании человека в социуме — нередко чужеродном, иностранном. О столкновении культур, о судьбе-мясорубке, перемалывающей всех на своем пути. Евреи, русские, украинцы, американцы… у себя на родине и за рубежом — человеческая натура открывается на срезе этих этнографических границ, в обстоятельствах, обнажающих менталитеты.
Самым подкупающим, на мой взгляд, здесь является объемность жизненного пространства, достигаемая автором за счет игры с реальными воспоминаниями, историческими ретроспективами, приметами времени — "олдскульный" рок, и другие, ныне забывающиеся атрибуты советской молодости.
Эффект узнавания, ощущение присутствия достигаются Каминским не только благодаря активно эксплуатируемым ностальгическим чувствам, но и благодаря живой описательности, свободному языку, который не чужд местным жаргонам, но не переходит грань пошлости. Эти соки наполняют ткань рассказа, заставляют верить в каждого героя, а точнее в их "пережитость" автором.
В книге нет дидактичности, ставящей целью донести какой-либо месседж через текст в попытке заставить читателя узреть "мораль сей басни". Мораль находится именно в той концентрации, которая есть в реальных жизненных ситуациях, то есть ненавязчива, вариативна. Такая неоднозначность выражает всю концептуальность прозы Семёна Каминского. Его писательский взгляд, может быть, и не нов, но он удачно вливается в современную фактуру, не обрисовывая четкие морально-этические рамки.
Если говорить про контекст, то первым приходит на ум Сергей Довлатов, с которым часто имеет общую тональность Семён Каминский. Кроме схожей эмигрантской судьбы и родственных свободных стилей, это часто камуфлированный под цинизм, всегда уместный юмор, отсутствие дешевого лиризма и примитивной комиксовости фабулы и героев. Интеллигентская рефлексия и хищная писательская наблюдательность, свойственная американской литературе.
Интересна "романовость" — своеобразный элемент, который объединяет все рассказы (несмотря на всю их нелинейность) и героя, меняющего лица, страны, возраст. Он будто все еще в дороге, на баулах, спешит на вокзал, и по пути вспоминает, вспоминает… Каждое воспоминание — это окна — покинутых квартир, машин в пробках, соседних домов — и люди в них. Эта индивидуальная призма сохраняет общий авторский взгляд и позволяет сказать больше, чем могут допустить рамки одного рассказа, делая воспоминания, в некотором смысле, главами друг друга. Такая многофункциональность прозы Каминского, несомненно, "копает" намного глубже, чем простое развлекательное чтиво.
Уклон, ведущий к низам, к началам социальных ступеней, и жизнь, изображенная во временной перспективе, — талантливо искаженная, но безошибочно узнаваемая реальность. Именно этот исторический и временной перелом необходим, как проявитель для пленки. Для сознательного взгляда на человеческую жизнь с расстояния "пройденной дистанции".
Полина ДУДКИНА