Jan 132012
 

Анна Яблонская В Одессе 24 января 2012 года, в день годовщины трагической гибели Анны Яблонской во время террористического акта в аэропорту Домодедово, состоится премьера спектакля по ее пьесе «Язычники»… А тогда, год назад, почти сразу все средства массовой информации запестрели сообщениями, что Аня прилетела в Москву на церемонию вручения театральных премий, и еще не знала, что именно этой ее пьесе присуждена премия «Искусство кино».

Тогда же в Украине мало кто знал такого драматурга, как Анна Яблонская – здесь ее будто не замечали, и для многих стало откровением, что в творческих кругах России она человек не просто известный, а знаковый.

Но недремлющие СМИ акцентировали внимание не на этом факте, не на попытке узнать лучше молодого талантливого автора, а, учитывая вкусы и уровень интересов массового сознания, бросились искать роковые знаки и совпадения в судьбе и творчестве Анны, пророчествующие ее трагический уход. И без труда находили: Аня писала стихи, и, на мой взгляд, ее поэтическое творчество было своеобразной формой ее личного дневника:

Я сегодня, и правда, сгину
в этой промозглой осенней мороси.
Уровень моря и гемоглобина
стал понижаться с немыслимой скоростью…
Я знаю морские слова: ватерлиния,
палуба, мачта, Terra incognita.
Жизнь оказалась не очень длинной,
зато забавной. Она запомнится.
Поздно уже обращаться к магам,
хотя богатства, не скрою, были!
Месторождения калия, магния,
даже золота. Их добыли
два геолога в касках бежевых,
они во мне пробурили скважину.
Почти не больно. Почти что с нежностью,
хотя, конечно, уже неважно –
все раскрошится в этой мороси.
Мой кораблик уже накренился.
я красивая и очень взрослая.
Как Мерлин. Или как Каренина.

Это стихотворение Анны Яблонской «Terra incognita» можно найти на ее сайте в разделе «Стихи», где, в свою очередь, всего две части: часть «Вдох», и часть – «Выдох»… Стихотворения здесь не имеют дат, но вот, будто развивая темы, к которым обращалась она в этом своеобразном поэтическом сборнике, – опубликованное в Живом Журнале стихотворение Анны Яблонской, датированное январем 2010 года:

Консьержка. Пролог.
Бог Вдоха и бог Выдоха.
Два входа – ни одного выхода.
Жизнь выдохлась, как бутылка белого.
Два бога ничего не сделали.
Ничего не сделали, никого не создали,
Выходили голые и брели меж соснами,
Напились пьяные – ты, поди, их выходи.
Жить на вдохе – умирать на выдохе.
Мы родились тетками еще не старыми,
И числом нас можно равнять с татарами.
Мы скитались с сумками и кошелками,
А мечтали о бусах и платьях шелковых.
Нас осталось мало. Если мы не умерли,
То житье настало – сплошные сумерки.
За окном дорога, на дороге – звери.
Вытирайте ноги, закрывайте двери.
Служим мы вахтерами и консьержками,
Нас считают вздорными, злыми, мерзкими.
Но никто не знает, что мы на выдохе
Охраняем Вход в бесконечность Выхода.

Трудно сказать, насколько серьезно сама Анна относилась к собственной поэзии: хоть писать стихи она начала еще в школе, и при поддержке ее отца, известного в Одессе литератора Григория Яблонского, у нее вышел первый сборник, когда ей было всего четырнадцать лет, – сборник этот так и остался единственным. Те стихи были детскими, последующие стихотворные публикации в местной периодике были случайными, а сама Анна все больше и больше посвящала себя драматургии и публицистике.

Но без преувеличения можно утверждать, что в познании себя, мира и человека стихи сопровождали ее постоянно. Их можно найти все в той же всемирной сети, и даже беглого знакомства достаточно, чтобы увидеть, что поздние стихотворения отличаются не только индивидуальным авторским зрением, но и зрелостью, глубоким философским содержанием.

РАСПЯТИЕ

Я больше был растерян, чем распят,
Неверием, или, возможно, верой,
Одетый в гвозди с головы до пят,
Нанизанный на штык легионера.
Я больше был, чем не был. Наконец
Табличка «Царь», к тому же «Иудеи»,
Больней давила в темя, чем венец,
И с двух сторон несчастные злодеи
Мне говорили: «Ты не виноват!».
Я виноват! Мечты об общем рае
Не отменяют персональный ад,
Наоборот: подталкивают к краю.
…И я не понимал, зачем звезда
Тогда светила маме над яслями,
Я превращался в щепку от креста,
И горизонт свивался вензелями
На черном небе. Никаких следов
Присутствия… хотя бы тени Бога,
А только прах людей и городов,
Что все двенадцать отряхнут с порога…
И крест скорее был упрек, чем крик:
«Меня оставил ты, Отец небесный!».
И меньше всех я верил в этот миг,
Что все-таки когда-нибудь воскресну.

Думаю, что слепо верующих может возмутить подобный взгляд на канонический сюжет. Но ведь здесь Анна Яблонская, я бы сказала, воскресила человеческую суть Христа: она заговорила языком плоти, но не духа – точно так же, как это делают даже не миллионы – миллиарды представителей человечества, с момента распятия и до наших дней.

Об этом же она размышляла и в своем эссе о сути поэзии, опубликованном в пятом номере журнала «Октябрь» в 2005 году, где, в частности, писала: «…лучше всего стишков не читать никаких: ни в переводе, ни в оригинале. Не прозревать. Можно плохо кончить. …Геррит Коувенаар об этом знает:

Зримое страшно узреть
Пишешь, как видишь,
Потом читаешь, как плоть исчезает…
Сверху – небо. Снизу – земля. Справа – дверь. Слева стена. И вокруг – плоть. Которая исчезает. Как жить?».

Автор нашла здесь оригинальный подход к решению вечной и, возможно, не имеющей ответа темы: «Кто, кто это придумал: при помощи обычных русских слов забираться человеку в душу, отдирать ее от линолеума на кухне и запускать в небо, словно самолетик из окна пятого этажа?» – восклицала Аня Яблонская в этом своем эссе под названием «Патти Хёрст и четверть дыма». И – для себя – находила ответ: ты сам – когда становишься автором своей жизни, драматургом своей судьбы – так же, как «стокгольмский террорист», захвативший заложников, которые через два дня вместе с ним оборонялись от полицейских… так же, как похищенная боевиками ради выкупа Патти Хёрст, за которую выкуп-то заплатили, но она – изменила имя и стала членом похитившей ее освободительной армии…

Не падение нравов увидела в этих сюжетах Анна Яблонская, и не клинический случай из раздела психиатрии – а способность человека кардинально менять свою судьбу. Правильный выбор или нет при этом он делает – другой вопрос. Главное – найти и проявить в себе эту способность творить, и прежде всего – творить и собственную судьбу, и судьбу – мира. Вот эта способность и была для нее – поэзией, причем, не явлением, не литературным направлением, а – качеством личности…

В этом море много пены, песка, кефали,
Пустых раковин, водорослей, икры,
Распуская остатки свитера ли, шарфа ли,
Я чувствую, как распускаю другие миры…

Я обращаю узоры цивилизации
(Народы, войны, кладбища, языки)
В рваные нити, лишенные всякой грации,
Как лишенные моря – рыбы и рыбаки…

Квадратик шерсти – ускользающий остов времени,
Уже покинул алтарь поклоненья Спицам,
А я в вечном поиске спичек (огнива, кремени)
Распускаю старые зимние рукавицы.

Но если, как мы предположили, для Анны Яблонской способность творить была – поэзией, то что в этом контексте были для нее – драматургия, театр? К примеру, как и многие другие современные авторы, она использовала в своих пьесах ненормативную лексику – казалось бы, о каком тут полете души в небо может идти речь? И на вопрос в одном из интервью, нужно ли это делать, ответила: «Задача мата в пьесах (в хороших пьесах) не заключается в том, чтобы макнуть зрителя в грязь, а только в том, чтобы показать нашу жизнь в подлиннике. А для чего еще нужен театр?». Театр для нее был отражением жизни, а жизнь – театром, причем, это не слепое подражание Шекспиру, а – собственная выстраданная философия: «Театр должен будоражить», – сказала она в том же интервью, потому что только после потрясения душа способна захотеть подняться в небо.

Анна Яблонская понимала, что подобный процесс прозрения болезненный, мучительный, и потому творчество ее достаточно жесткое, где вещи называются своими именами – по крайней мере, в соответствии с той индивидуальной концепцией мировосприятия, которую за свои 29 лет успела выстроить поэт и драматург Анна Яблонская. «Петербургский театральный журнал» писал о характере ее творчества: «У нас сегодня очень сильная женская ветвь современной пьесы, и это очень жесткая несентиментальная ее часть, и Аня была вдохновителем, лидером этой ветви». И в поэзии она также была – драматургом:

Спектакль кончился овацией
И вся Земля была нам залом,
И небо было декорацией
И декорация упала!
И начал дождь в восторге литься,
Крича нам «Браво!» в унисон,
Смывая грим, и с гримом – лица,
Плескался в душах примадонн…
Мы отслужили сцене мессу,
«Аминь!» и «Бис» нам грянул хор!
Ведь Бог был автор этой пьесы,
А Люцифер был режиссер…
Они друг другу руки жали,
В финале выйдя на поклон,
И крылья ангелов дрожали,
И бесы выли за стеклом…
Вздымались бархатом кулисы,
Звучал над сценой Брамс и Глюк,
А за кулисами актрисе
Суфлер сказал: «Я вас люблю».
Актриса думала, что это
Слова из роли говорят,
И наполняя фразу светом,
Ее метнула в первый ряд…
А где-то там, за горизонтом,
В гримёрке, где не слышен шум,
Актер, игравший в эпизоде,
Слезами чистил свой костюм…

В Википедии в статье, посвященной Анне Яблонской, читаем: «Критик Павел Руднев отметил, что Яблонская, хоть и одесситка по месту жительства, «к счастью, лишена дурного одесситства в стиле письма и мировоззрении». И в других статьях об Ане – нет-нет, да и вспомнят наш жуткий провинциализм. И причина его – не в удаленности Одессы от столиц, а в ограниченности этого самого мировоззрения, проявляющейся и в стереотипности мышления, в том числе и творческого мышления, и в клановости – разделении на «своих» и «чужих». Аня была сама по себе. А здесь этого – не понимают больше, чем где бы то ни было. Не понимают, и потому – не принимают.

И речь тут идет уже даже не о том, насколько хорошо она писала, лучше или хуже ее творчество по сравнению с поэтом «Икс» или драматургом «Игрек», а о нашей способности к восприятию иного, нового, об умении слышать других, отказавшись от провинциального эгоцентризма. И трагическая гибель Анны Яблонской – как провокационный финал ею же написанной пьесы, призывающей нас задуматься о том, как мы – живем, мыслим, и что же мы, в конце концов, творим…

Виктория ФРОЛОВА.   Январь 2012 года

[powerpress]

avatar

Виктория Фролова

Виктория Фролова, автор и ведущая поэтической рубрики «Душа поэта», – выпускница филологического факультета Одесского университета (1991), в промежутках между рождениями двоих сыновей работала – и продолжает работать – журналистом. Помимо программ на радио, которые можно рассматривать как мини-лекции, или скорее – как моноспектакли, в эфире одесской радиостанции «Гармония мира» выходили программы из цикла «В гостях у рубрики «Душа поэта», где своим творчеством со слушателями делились и современные одесские авторы. Задачу поэтической рубрики автор видит не просто в чтении стихов, а в попытке с их помощью избавиться от стереотипов восприятия, анализируя прежде всего путь личностного развития каждого автора. Именно поэтому биографические или литературоведческие данные являются не основным, а вспомогательным материалом, контекстом творчества поэтов. Именно под таким углом зрения слушатели познакомились с творчеством как классиков русской и украинской литературы (среди них Тютчев, Фет, Леся Украинка, Тарас Шевченко и другие), так и с поэзией современных – известных и не очень – авторов (Лина Костенко, Аркадий Ровнер или, к примеру, Зоя Журавлева).

More Posts

  One Response to “Анна Яблонская. Поэзия в контексте жизни.”

  1. avatar

    Очень тепло и бережно об Анне, хлёстко и точно о том, как не ценится людьми настоящее…
    Вот уже и годовщина на подходе, а свыкнуться с её уходом всё ещё трудно.
    Спасибо Вам, Виктория.
    С уважением и благодарностью, Людмила.

 Leave a Reply

(Необходимо указать)

(Необходимо указать)