Такая своеобразная стихотворная форма помогает максимально точно передавать тончайшие нюансы движения авторской мысли, порожденной впечатлениями от самых разнообразных проявлений жизни – будь то размышления на тему глобальной деградации человеческих душ, или же – описание частного экспедиционного приключения. [powerpress]
А в «Романе с героем…» Зои Журавлевой стихотворные вставки, не имеющие разбивок на строки и строфы, гармонично дополняют прозаический текст, и поэтому с полным правом, думаю, их можно назвать «стихами в прозе». Стихами, которые посреди прозы жизни вдруг заставляют остановиться, сконцентрировать собственную мысль и задуматься о главном. Например, об этом:
Как кто-то правильно подметил, на нас идет пещерный ветер, уж тянет шкурами и дымом, уж пахнет жареным давно, а мы живем упорно – мимо, а мы спешим неисцелимо на пляж, на службу и в кино. Как стрелы первобытных прерий, отпели прежние дуэли во имя нравственных высот.
В этой, вроде бы, простой миниатюре, согласитесь, таится неисчерпаемая глубина проникновения в суть вещей, в современной нашей жизни, к сожалению, утратившая свою значимость, обесценившаяся. Вплоть до того, что выражение «во имя нравственных высот» сегодня зачастую представляется старомодным, неактуальным, и даже смешным, – как думается, потому, что в жажде удовлетворения неистребимого желания «хлеба и зрелищ» многие стали оценивать себя и жизнь именно на уровне этой невысокой планки. Но, все же, не все. Как размышляет далее Зоя Журавлева –
Время – одинаково всем отмерено, лишь протекает по-разному, кто-то занимается дрязгами, а кто-то наращивает высоты, как уж кому охота.
А наращивать высоты, с точки зрения Зои Журавлевой, можно в любой, самой прозаической, самой бытовой ситуации. Что, собственно, и делает ее героиня в «Романе с героем…»:
Как памятник – корова на скале, не знаю, как она туда попала, взлетела разве что на помеле. Дома растут на скалах. А на веревке, неясно – натянутой меж скал, цветное сушится белье. И ветер верткий в нем путается, дразнит покрывало, а полотенце уж совсем сорвал. Мшистые сараи брусничником окружены, и ягоды, как виноград, крупны. Деревьев мало. Деревья богом тут загнетены, как – походя – старушка мне сказала, что от реки тащила бак воды и с легкостью по валунам скакала. По звонким деревянным тротуарам бегут девчонки на высоких каблуках, у них в глазах восторженно и нежно бьется страх – не прозевать того, что жизнь послала. Не знаешь наперед, еще вопрос – что им судьба пошлет, мне, например, она Его послала…
Вот так, от описания простого деревенского пейзажа автор неожиданно переходит к размышлениям о непредсказуемости человеческих судеб, но, что главное, – у Зои Журавлевой этот переход органичен, поскольку все проявления жизни она воспринимает во взаимосвязи одного с другим. И даже более того, – все проявления, любую жизнь, а тем более – судьбу своей героини она рассматривает – в контексте вечности:
Я буду вечно ждать тебя. Откуда ждать – с войны? с охоты? А неохота уточнять, я просто вечно буду ждать, не все ль равно – откуда ждать, ну с педсовета, ну с уроков. С мороза, например, зимой, чтоб побыл пять минут со мной, из турпохода – в летний зной, где ты – герой и так свободен сам с собой. Да отовсюду буду ждать, да ниоткуда буду ждать, откуда же могу я знать – мне ждать тебя откуда, я просто вечно буду ждать и вечно ждать я буду…
Конечно, обладая даром восприятия жизни во всех ее проявлениях как единого неделимого целого, человек, пусть даже творческий, не всегда способен удержаться на этой высокой точке зрения: наши эмоции, наши чувства порой ослепляют нас, и тогда трудно увидеть, понять очевидное. Так и героиня Зои Журавлевой – нередко ошибается, страдает, но, главное – ее душа всегда в движении, в стремлении познать непонятое ранее, она всегда полна желанием осознать причину того или иного явления, события. А слово, гармонично следующее за мыслью, материализуется у автора в неповторимую стихотворную форму. Так же, как, к примеру, в ее сознании вдруг проявился – до поры до времени – неуловимый, однако, – навсегда единственный и неповторимый, – образ:
Ты много лет мне снился без лица, был некто в снах, кого я защищала, он умирал, а я лица не знала, спасался – я не видела лица, безликого – его во снах искала, безликого – в ночи его ждала. Он был очертан резко – на зеленом, как тушью был он черным обведен. Единственен. Весь мир был – только фоном, где – без лица – царил лишь он. Как я во снах его подстерегала, чтобы врасплох застать его черты, откуда же я знала, что это – Ты.
Как уже отмечалось, неповторимость авторскому стилю Зои Журавлевой придает способность к тонкой, иногда беспощадной иронии – прежде всего по отношению к самой себе. Вот и в только что прочитанном нами фрагменте на пике вознесения героя романа до вселенской значимости автор неожиданно спускается с небес на землю, осознав правду: предмет обожания – рядом, а идеализация его происходит лишь в сознании восторженной героини. Именно поэтому рано или поздно неизбежно крушение идолов и идеалов, и, смягчая эту трагическую особенность нашего бытия, Зоя Журавлева размышляет об этом с иронией:
Пронесся шквал. Кумир упал. И стало тихо. Валялся идол на траве. И по поверженной главе полз муравей. И следом – муравьиха. Еще курчавились власы былой красы. И смугловела шея. Но все бледнее. То теплый камень остывал, в закате млея. Финал взалкал. К виску брусничный лист прилип, он был пурпурен. Так входит пуля. Руки поверженной изгиб в траве – скульптурен. Моя утешилась душа. Кумир имел приличный вид, он был недурен. Дышали нежно небеса. И щелкал дятел – как выключатель. Лягушка пялила глаза. Лопух неслышно вылезал. Все соблюдало ритуал. И лес был статен. В природе был такой покой! Кумир я тронула ногой – он был немой, он был не мой. Его – не знала. Я приласкала муравья. И поискала муравьиху. Увы, она уже сбежала. Смешно вдруг стало. Ведь не умею я – чтоб тихо, сыщу еще какое лихо. Отныне вновь свободна я в прекрасном взваре бытия. Пусть идол прорастает мхом. Я напишу об нем. Потом.
Примечательно, что спасение души – как и в этой совершенной по форме и содержанию импровизации – Зоя Журавлева находит лишь тогда, когда начинает осознавать все события и переживания в гармоничном взаимодействии со всем окружающим миром, и с природой в частности. И тогда ее пейзажные стихотворные этюды становятся объемными, она умеет создать такой осязаемый образ увиденного и пережитого, что ты не только как бы видишь мир глазами автора, но и ее эмоции становятся – твоими. А иногда кажется, что слово ее способно передать даже запахи или плотность материи, и пронести читателя сквозь пространство и время – в ту точку вечности, которую запечатлела в своем романе Зоя Журавлева:
Еловую тайгу отжав к горам и реками раздвинув, на сотни верст черемуха цвела обвальным ливнем. Черемуха цвела с такою силой, как будто бы – она взбесилась, как будто бы – в последний раз цвела и по себе самой же голосила. Птичьи трели черемухой сверкали и звенели. Туман, сползавший с гор, был влажно напоен черемуховой прелью и пряностью ее пронзен, в нем – белом и немом – мохнатые цветы ее горели. Огромная вода – была как чаша черемуховых вод, и лодка наша шарахалась меж берегов часами или днями, ища пусть не фарватер, но хоть какой-нибудь проход в слепой черемуховой каше. А в местной лодке метров шесть длины и с носа – не видать кормы, возможно – кормы уж нет давно, лишь слабо ловит ухо, как где-то далеко и глухо мотор старается и бьется, и даже в выхлопе бензиновом его черемуховый запах отдается. Земных ориентиров уж не осталось в мире никаких, как будто мир – не только мы – вдруг подорвался на черемуховой мине. И сладко сгинул.
«Попробуем, пожалуй, на шестах», – сказал товарищ мой. И сигарету вынул, последнюю, и мне так ловко кинул, что я поймала. Рядом, за бортом, ударил хариус тугим хвостом в тугую воду…
Вот так – в эмоциональном порыве только кажется, что частность, а именно – черемуховый взрыв, – поглотил весь мир, и мир этот – навсегда сгинул. Стоит лишь найти новую точку опоры – и мир проявит себя новыми образами и переживаниями, и, к примеру, как этот хариус – неожиданно ударит тугим хвостом в тугую воду…
И в заключение мне хочется закончить знакомство с неповторимым творчеством Зои Журавлевой ее размышлениями о природе творчества – размышлениями, так сказать, прозаическими, то есть, формально записанными прозой, но в этой форме, на мой взгляд, заключена – настоящая поэзия мысли:
Творчество, вдруг дошло – это появление Смысла там, где его раньше ни для кого и никогда не было, никто не знал, не ждал, не предчувствовал, где было для всего человечества – темь и немь, глухая стена. Прорыв смысла через, нет, даже как бы – сквозь личность творящего: спонтанно. А «новый смысл» – нечто уже другое, «новый» подразумевает наличие «старого» где-то поблизости, может, в том же месте, это уже – модуляции, акт – пусть высочайшего, но уже – ремесла. Так, пожалуй…
Что ж, возможно, – пожалуй, и так. Но каждый из нас, без сомнения, может вывести собственную формулу творчества. Чего я вам, дорогие друзья, искренне желаю.
Творческих успехов на вашем жизненном пути.
