May 172011
 

Ефим Ярошевский Десять лет назад состоялось мое знакомство с первыми книгами этого автора и с ним самим. То, что было тогда в связи с этим написано, оказалось, по неубедительным для меня сейчас причинам, достоянием личного архива. (Свет увидела другая рукопись). Но архивам свойственно открываться… Сейчас, когда на счету «моего героя» уже несколько книг стихов и прозы, оказалось, что с чистой совестью и полной ответственностью могу подписаться под откликом десятилетней давности.

«Поэты пишут в стол» – под таким названием вышла первая книга стихов Ефима Ярошевского. В те времена «в узком и страшно далеком от народа кругу… его знает каждый». Теперь он стал известен и за пределами узкого круга. Вышла и книга прозы – «Провинциальный роман-с».

У обоих изданий тиражи ничтожно малы, но книги имеют обыкновение ходить по рукам. Тогда же автор стал лауреатом первой премии (в номинации «проза») Интернет-конкурса «Сетевой Дюк». Налицо и другие признаки публичного признания. Автору – что скрывать – оно приятно. И это – нормально, это – нормальная жизнь. Как, впрочем, и та, другая, замершая в стихах, вырванных из привычной среды обитания (стола) и собранных под одной «крышей» – в тоненькой, трогательно-белой, мини-карманного формата книге с графическим автопортретом Е. Я. на обложке, посвящением «Моим родителям» и дружеским предисловием. Да, «поэты пишут в стол» – и это нормально, потому что главное в том, что «пишут» – не графоманствуя, а потому что не могут не писать.

Но «писание» происходило не в вакууме – на дворе было, известно, какое тысячелетье. Как-то надо было умудриться все это совмещать – и совместить. Из стихов и прозы, собственно, можно выудить ответ на вопрос «как».

Тот узкий круг выпукло очерчен в открывающем книгу стихотворении «Ретро (Юность)». Там протекала вечерняя, ночная – она же, настоящая – жизнь. И воссоздал ее Е. Я. так остро, на уровне ощущения шума ночного дождя, ропота ветвей, тепла, идущего от печи, разговоров взахлеб, молчания. А разговоры были – «с расширенными ясными глазами», а мечты – о невозможном («перемахнуть границу и уехать»). «Собирались часто» и «расходились поздно» (а утром – на службу). «Ретро» – групповой портрет узкого круга на фоне Времени, четко размеченного на ночь и день, черное и белое. За стенами «Карфагена», отделенные от него «ночью – сырой и непроглядной», они… «…обретали сладостное чувство – жить на земле, творить и быть свободным…». И свобода – не знамя внутренней эмиграции, а естественное мироощущение. Все это – из стихов, и можно было не вынуждать автора отвечать прозой (а он сказал: «У нас было что-то свое»)… «Свобода духа»…

Стихи Е. Я. не отмечены печатью школы; традиций; влияния. Есть иная печать – южного города (контрастно-противоречивого), несуетливой, несуетной жизни, свободной от «погони за славой и куском». Эта жизнь – на грани реальности и желаний. Одним словом – «Пастораль». Быть может, тесен был и вечерний город, и нужен был другой – «город моей мечты», где «каждый достаточен», «и видит братьев – таких же, счастливых тем, что они всем братья».

…С городом вообще получается странно – и в стихах, и в романе. Молдаванка, район Привоза, какие-то не названные места… Никакой романтики, нет привычного, ожидаемого образа Одессы. Он обнаруживается во фрагментах, не вошедших в роман, – Пушкинская в вечернем дожде, платаны, кариатиды, близость бульвара… «…Дождь моет плиты на Пушкинской, а счастья нет…». Терпеливый мрамор в парадной на улице Пастера. Старые атланты в переулке вице-адмирала Жукова. «…Жить здесь больше нельзя. Хотя очень хочется». Однажды город погибнет, захлебнувшись «…горькой и теплой водой Эвксинского Понта». Затем начнется жизнь – «радостная и другая».

…«Провинциальный роман-с», как свидетельствует эпиграф из Поля Гогена – «не книга». «Роман-с» – все дело в этом «-с», длящемся дефисе. Автор упрямо ведет свою безнадежную партию – свое «соло трубы». Солист, парящий над узким кругом «мощной литературно-художественной тусовки». Он внутри круга – и вне его. Одинок… Так кажется – и ничего не поделать с этим.

«Роман-с» словно бы ни о чем – и обо всем. О сущности жизни каждого дня. Ничего не происходит – только ходят друг к другу и говорят, говорят, говорят. Если это стенограмма, то не видимой миру настоящей жизни. Это и кардиограмма – мироощущения жителя «провинции у моря», когда до «разрушения Карфагена» было фантастически далеко. А жизнь летела – и ползла, в то же время. Остановить ее бесценные мгновения удалось Ефиму Ярошевскому. Его проза, стихи – групповой портрет Времени. Возвращаются его цвет, свет, вкус, запах. Атмосфера той жизни.

С «Провинциальным роман-сом» невозможно расстаться. Он без конца и начала – замкнутый круг. И чтение – по кругу. Дойдя до конца фразы, возвращаешься к началу. Дойдя до последней (и какой!) страницы, возвращаешься к первой. Бездонный колодец. Концентрат. В «роман-се» – роман за романом. Одна фраза – целый роман: «за дверью шелестит мама»; «слабоумие витало в воздухе»; «и такая холодина на Пролетарском бульваре»; «надо жить»; «служба дает нам горячую пищу»; «пока у нас перо в руках, можно жить»; «будем ждать» – и так далее. Нужна новая единица емкости – для измерения концентрации в «Провинциальном роман-се» других романов.

Если воспользоваться музыкальной терминологией (ведь, роман-с), то, вот, например, – рондо. Многократное повторение главных тем: тоски, полета, суеты сует, свободы, дождя, побега, разрушения, образа коней… Кони – чтобы умчаться. Разрушения – навязчивая идея: в этом городе должно хоть что-то наконец произойти. Измениться. Любой ценой. И вот оно: «Сбылось пророчество. Потоп обрушился на красивый город». Тоска – хочется невозможного: «Что, если выбить все стекла, сломать столы к какой-то матери, убить бармена. А заодно уже разгромить кофеварку и зеркала побить на головах прохожих. Упиться в смерть и заплакать, поломать все деревья и поджечь дачу. Тоска». Суета сует – какая замкнутость круга! Никогда – ни тогда! ни сейчас! – не вырваться. Полет… Только полет и остается – если получится взлететь. Получалось – «Блестит мостовая… Никого. Я не выдерживаю – и поднимаюсь к звездам…».

Этот роман будто бы без сюжета, а на самом деле сюжет – жизнь автора… Лейтмотив свободы красной нитью проходит сквозь роман и стихи. Вечерней и ночной свободы от дневной жизни с обязательной службой (дающей, не надо забывать, горячую пищу).

Если роман – замкнутый круг, то стихотворный сборник – «лоскутное одеяло». Лоскуты не всегда сочетаются по цвету, рисунку – как и мгновения жизни. Не ощущается даже гармонии черно-белых полос. Будто смонтировали фильм, как надо, а потом наобум вырезали какие-то кадры и опять склеили. Но в этой прерывистой композиции, где каждый стих сам по себе – своя притягательность. Из лоскутков-мгновений шьется полотно «обычной» жизни. Искромсать это полотно еще раз на фрагменты-разделы – и невозможно, и не нужно. …Каким видится автор? Похожим на самого себя – «бегущим в лабиринте дворов отощавшей гончей, с исхудалым лицом педагога». Поднимающимся к звездам.

…А «музыка языка» романа! Несказанное удовольствие – погружаться в эти «слова, слова, слова». Испытывать радостное головокружение оттого, что это написано (и как можно было написать так???). «Ночью на Костецкой лают собаки. В тумане мерещится им Бог знает что. Бог знает кто мерещится им». «Вырваться, вырваться надо. Или вырвать. Что-нибудь одно. Тошнит…». «Вокруг нас осень и дождь. Осень и шелест. Кругом такая желтая погода». И что это? Все-таки, «стенограмма мощной литературно-художественной тусовки»? «Подслушанные диалоги»? Роман без сюжета? И то – и не то. Вот и не хочется задумываться над определением жанра, и анализировать, и рецензировать не хочется. А хочется – погружаться, медленно вплывать, покачиваться на волнах великолепной прозы. И все оттого, что так редко – на грани «никогда» – попадаются произведения (или, как раньше говорили, – вещи), не написанные пером по бумаге, а возникшие словно сами собой…

«Провинциальный роман-с», вполне вероятно, понравился бы Иосифу Бродскому. Иосиф Бродский считал: “Когда я читаю прозу, меня интересует не сюжет, не новеллистика, а просто литература, писание. Всегда следует разграничивать, с кем вы имеете дело, — с автором романа или с писателем. В счастливых случаях имеет место совпадение. Но слишком часто роман становится целью писателя. В то время как целью писателя должно быть нечто иное: выражение мироощущения посредством языка. А вовсе не посредством сюжета”. Мне кажется, «Провинциальный роман-с» Ефима Ярошевского – именно тот счастливый случай.

avatar

Ирина Голяева

Родилась в Одессе. Выпускница факультета романо-германской филологии Одесского Национального университета имени И. И. Мечникова (отделение французского языка). Работала в библиотеках Одессы, корректором в газете «Чорноморські новини», в один прекрасный день «пришла» в журналистику. Сфера профессиональных и творческих интересов – культура, искусство, история, краеведение, жизнь замечательных и простых людей…

More Posts

 Leave a Reply

(Необходимо указать)

(Необходимо указать)